Записки охотника натуралиста Черкасов А.А.

о-моему, олень далеко не так красив, как изюбр, красавец лесов Забайкалья. Олень по виду скорее походит на сохатого, чем на изюбра, хотя по строению рогов он ближе к последнему. Стати его как-то топорны, угловаты, тяжелы — так и хочется сказать, что, вероятно, природа трудилась над оленем недолго и вовсе не приложила руки изящества. Длинная голова оленя как-то неуклюже мускулиста, толстые губы уродливы, глаза безжизненны, прямая шея и спина угловаты; ноги тяжелы, толсты, с большими раздвоенными копытами и большими отвислыми позданками — вообще как-то неуклюжи. Уши велики, хвост — только зачаток. Вообще вся фигура оленя очень непредставительна. Только рога его довольно красивы и, судя по наружному виду, говорят в пользу животного. У больших самцов они бывают такой величины, что невольно обратишь на них внимание. Множество отростков делает их подобными кусту. Все-таки скажу, что рога изюбра, по-моему, гораздо красивее оленьих, они как-то легче, менее ветвисты и потому эффектнее. Говорю это вовсе не из пристрастия к изюбру, а просто по наглядности, по своему убеждению и по взгляду многих здешних промышленников. Оленьи рога не играют почти никакой роли в торговле и потому их нередко бросают на месте убоя зверя. Они бывают так велики, что весят иногда до 30 фунтов и более.

Здешние промышленники называют дикого оленя в отличие от ручного туземным еловом «шагжой». Попрошу читателя запомнить это выражение, потому что я для краткости речи буду называть его этим словом, а домашнего — оленем.

Нет никакого сомнения, что домашние олени, заменяющие жителям лесов севера лошадей и коров, произошли от диких, т. е. шагжоев. По виду вся разница заключается в том, что старые шагжой несравненно крупнее матерых оленей и цвет шерсти на первых преимущественно темный, серо-каштановый, тогда как ручные олени подвержены альбинизму и между ними часто встречаются пегие и совершенно белые; впрочем, альбинизм не есть большая редкость и в шагжоях, так что белые дикие олени даже не считаются в охотничьем мире за князьков.

Странно, почему многие охотничьи лошади, привыкшие к различным встречам, не боятся вида изюбров, кабанов, сохатых, даже медведей, но домашних оленей пугаются, равно как и шагжой очень боятся своих собратьев. Мне кажется, это потому, что от ручных оленей всегда сильно пахнет чем-то особенно смердящим. В самом деле, служа несколько лет в розыскных партиях, слоняясь по едва проходимым трущобам сибирской тайги, встречаясь частенько с различными обитателями лесов Забайкалья, невольно обратишь внимание на таежных лошадей, которые уже привыкли к тайге, привыкли видеть всякую всячину, но при встрече с домашними оленями многие из них пугаются, сбрасывают с себя оплошавших седков, разбивают тяжелые вьючные.

О домашних оленях много писано и переписано, мне остается сказать о них очень немногое. Постараюсь познакомить читателя поближе с шагжоями. Животные эти встречаются в Забайкалье только в северной полосе этого края и живут около больших сплошных хребтов, в удалении от жилых мест. Что ни тайга, что ни трущоба — там они и держатся. Питаются только мхом, весною любят молодую траву, а летом грибы для них лакомство. Любимые места их жительства — это низовья гор около выдавшихся лесистых стрелок, около россыпей и утесов, под нависшими скалами, в сиверах, где много мху. Летом они забираются на самые вершины громадных хребтов, в соседство снежным гольцам; там им прохладнее и нет докучливой мошки. Зимой же они спускаются с гор и живут по сиверам, на моховиках.

Чем ближе к северу, тем больше держится шагжоев. В странах, прилегающих к обширным северным тундрам, шагжоев водится множество. Там они делают замечательные переходы; в мае страшными массами идут с юга на север, а в августе обратно. Гагемейстер в «Статистическом обозрении», ч. II, говорит, что «лани переходы совершают стадами в несколько тысяч голов. Каждое стадо, однакож, долится на партии в 200—300 ланей; но они так близко следуют друг за другом, что составляют иногда непрерывную массу, занимающую в ширину от 50 до 100 верст». Далее он говорит, что «весною, когда реки покрыты еще льдом, охотники караулят ланей и бьют их из засад поодиночке; в августе же стерегут их при переправах через речки, которые обыкновенно совершаются на одних и тех же местах. Только что лани войдут в воду, как охотники являются из засады, окружают их со всех сторон и несколько отважных бойцов, вооруженных копьями, спускаются на лодках среди стада и колют без пощады, что под руку попадется. Случается, что ловкий охотник в полчаса убьет до 100 животных, которые делятся между всеми участвующими. Мясо ланей вялится На Воздухе, коптится или замораживается. Одни только русские солят его: Кожи, снятые осенью с ланей, когда животное жирно и покрыто густым волосом, ценятся в 5—6 рублей ассигнациями, тогда как весенняя шкура не дороже 1 — 1¹/₂ рублей. Самая богатая охота бывает у берегов рек Большого и Малого Анюя. Зато, если каким-либо случаем лани изберут иной путь, отчаяние жителей, уповавших на этот промысел, ни с чем сравниваемо быть не может. Голодная смерть неизбежна». (Wrangel, «Expedition to the polar sea», 1840, pag, 189, 203).

В средней полосе Забайкалья хотя и держатся шагжои стадами, но далеко не в таких громадных количествах, как говорит Гагемейстер относительно севера Сибири. Здесь самые многочисленные стада — это голов в 20—25 и весьма редко более; обыкновенно же штук в 5, 7, 9. В одиночку трудно увидать шагжоя. Животное это любит жить обществом; оно понимает, что такая жизнь для них гораздо безопаснее.

Шагжои, несмотря на свой топорный склад, чрезвычайно легки и бегают весьма быстро по самым непроходимым трущобам тайги. Их не сдержит ни слепая чаща, ни кочковатые топкие болота, ни поднебесные вершины хребтов, ни скалы, ни утесы, ни страшные россыпи. Даже по гладкому льду шагжои ходят без боязни и не падают. Следить шагжоя охотнику чрезвычайно трудно, а иногда и невозможно, потому что догадливое животное, спасаясь, нарочно бежит в такие отбойные места, где трудно пробраться охотнику, а иногда и невозможно, в особенности верхом. Только орочоны, обитатели тайги, ловко преследуют шагжоев пешком или на оленях, которые ничем не уступают своим прародителям в способности ходить и бегать.

Русские промышленники в Забайкалье бьют шагжоев чрезвычайно мало, и то случайно с ними встретясь, а нарочно промышлять их не ездят, потому что в лесах много дичины кроме шагжоев, которая далеко лучше и вкусом мяса и пушниной. Да и орочоны охотятся за шагжоями тогда, когда нет возможности промышлять другого зверя. Подкрасться к этим животным нетрудно, они доверчивы и непугливы, но преследовать их чрезвычайно трудно. Кроме того, русские промышленники, частенько встречаясь с ними, не стреляют их, и не потому, чтобы не хотели,— нет, а из боязни убить вместо шагжоя домашнего орочонского оленя, так как животные эти сходны между собою по виду; даже орочоны иногда ошибаются и потом дорого платят хозяевам убитого оленя. Действительно, их распознать трудно, особенно в лесу, в чаще. Русские промышленники при встрече с шагжоями обыкновенно хватают себя за волосы тогда, когда испуганные животные побегут спасаться, потому что ручные олени никогда не убегут от человека, а напротив, придут к нему, ожидая падачки или надеясь полизать мочу человека, которую они так любят. Стоит только приготовиться в виду оленя к известному отправлению, как олень непременно подойдет к вам и будет дожидать конца действия. Шагжои чрезвычайно любят солончаки и нередко ходят на изюбриные солонцы и солянки, спускаясь летом с огромных хребтов только затем, чтобы полизать солонцеватой земли. Плавают они с удивительной легкостью. Летом, в сильную жару, чтобы охладиться, они ложатся в холодные ключи, особенно после преследования. Хищные звери их давят, особенно молодых, а тем более телят.

В Забайкалье самое большое количество шагжоев убивают туземцы осенью, во время течки животных. Испуганный дикий олень, бросившийся спасаться, часто, но ненадолго останавливается, чем отличается от изюбра и чем подвергает себя большей опасности, ибо проворный тунгус в тот или другой момент остановки зверя успеет приготовиться к выстрелу и вовремя послать смертельную пулю. Течка шагжоев бывает преимущественно под подолами хребтов, утесов, россыпей. Если охотник скрадывает дикого оленя и зверь не поднимает короткого хвоста — это хорошо, это значит, что шагжои не слышит врага; если же он подберет брюхо, завертит своим поднятым хвостом, начнет прислушиваться — дело дрянь; в этом случае мешкать нечего, и если удобно, то стрелять, и стрелять как можно скорее, ибо шагжои немедленно бросится убегать. Поднятый хвост оленя есть верный признак его осторожности.

Течка оленей и шагжоев бывает, как я сейчас сказал, осенью, как и всех сродных им животных. Она очень походит на гоньбу изюбров и сохатых, а потому говорить об этом не стану, так же как и о выкармливании молодых. Вообще олени одарены хорошим слухом, зрением, обонянием и тонким инстинктом. Голос их состоит из хриплого мычания или, лучше сказать, грубого сиплого хрипения, иногда хрюканья, похожего на свиное. Почуя опасность, олени обыкновенно смотрят в ту сторону, где им что-либо показалось или послышалось, бьют передними ногами и тихонько похрюкивают. Самые большие шагжои бывают несколько меньше матерых изюбров, и шкурки их выходят до 12 четвертей в длину.

Хотя олени вообще и линяют дважды в год, но цвета шерсти не изменяют; вся разница состоит в том, что зимою волос на них длиннее, гуще и пушистее. Из оленьих шкур делают прочные и теплые дахи, а из ног шьют обувь. Кроме того, туземцы из оленьих шкур приготовляют покрышки на свои юрты, теплые мешки для ночевок зимою, а с ног и головы шьют ковры, чепраки под оленьи седла и обтягивают походные вьючные чемоданы (на манер русских плетеных турсуков) или же делают обыкновенные вьючные сумы. Из больших бычьих шкур, которые очень толсты и тяжелы на одежду, приготовляют превосходные половинки (лосина, замша). Хорошие оленьи шкуры продаются переторговцами от 1 до 3 рублей серебром за штуку. Из первых же рук, от туземцев, их можно покупать гораздо дешевле, особенно выменивая на порох, свинец, муку, сухари, соль, главным образом вино и разные железные поделки, пригодные к их кочевой жизни, к их простому очагу.

Олени меняют рога ежегодно, так что осенью они их теряют, а к весне у них вырастают новые, мягкие, покрытые кожей, как у изюбров; но рога оленей не имеют свойства пантов и потому ценятся дешево. Оленья самка тоже имеет рога. Олень вполне заменяет и лошадь и корову у здешних кочевых жителей лесов — орочон. На оленях они ездят верхом без седел и с седлами, без стремян; на них перевозят с одного места на другое весь скарб, словом, семья перекочевывает со всеми принадлежностями бивачной жизни. Некоторые самок называют вязанками; они ценятся дороже самцов и богатство орочон считается обыкновенно по количеству самок. Самцы употребляются для верховой езды, а самки преимущественно для перевозки багажа вьючными, и так как они при путешествии всегда связываются одна с другой поводками, то по этому случаю и произошло название вязанок. Быков по большей части холостят, потому что не холощеные быки во время течки оленей, осенью, бывают чрезвычайно злы и бросаются даже на людей. Для оплодотворения самок каждый хозяин обыкновенно оставляет одного или двух быков и держит их во время гоньбы отдельно с величайшей осторожностью.

В марте и апреле бывают уже молодые телята, которые родятся по одному у каждой самки. Маленькие олени чрезвычайно игривы, живы в движениях и скоро привыкают к рукам человека. Годовалый олень уже в состоянии носить легкие вьюки. Несмотря на это, спинная кость оленей чрезвычайно слаба; вот почему туземцы, ездя на них верхом, садятся всегда на плечи, а не на спину. Русских, как людей более здоровых и тучных, чем орочоны, возят только редкие олени. Человек, весящий более пяти пудов, на олене ехать не может — животное под ним тотчас ложится. Ездить на оленях верхом гораздо труднее, чем на лошадях; тут надо иметь особую сноровку и навык, и хороший кавалерист без привычки на олене далеко не уедет. Зато на нем можно проехать по таким местам, например топким болотам, каменистым россыпям, где на лошади нельзя и подумать пробраться.

В Забайкалье нет таких богачей туземцев, каковы есть в Якутском крае и других частях Северной Сибири. Здесь если орочон имеет 50 оленей, то считается уже богачом. Не имеющие вовсе оленей обыкновенно служат батраками и нанимаются в работники к богачам туземцам или к русским. Орочону без оленя существовать нельзя, потому что он долго никогда не живет на одном месте; он вечный путник, вечный скиталец сибирской тайги. Орочон, где убил зверя, например изюбра, сохатого, медведя — там или поблизости и дом его; тут он тотчас разбивает юрту и живет до тех пор, пока не съест убоину. Разве только в том месте нет мху, т. е. пищи для оленей, тогда орочон перекочевывает туда, где есть корм, а добытого зверя перевозит вьючными на оленях.

Если же орочон набьет много зверей летом или осенью, то мясо сушит, делает так называемую кукуру и оставляет в запас на голодную зиму. Кукура прячется в так называемые сайвы, т. е. небольшие деревянные срубы, сделанные на ветвях больших дерев или на пнях аршина на три от земли. Прямо на земле их не рубят, потому что медведи могут разорвать сайвы и попортить или уничтожить запасы. Кроме того, в этих воздушных амбарах владельцы их кладут на сохранение разные припасы, как то: хлеб, чай, свинец, порох, лишние меха, половинки и прочие; чтобы не таскать их с собой, покуда нет в них никакой надобности. Сайвы крепко закрываются сверху, а припасы закупориваются в бересту, так что сырость попасть не может. Неприкосновенность сайв, наполненных припасами и оставленных в тайге без всякого караула, свято чтится между туземцами. Даже русские промышленники их не трогают, но не по убеждению чистой совести, а только из страха и суеверия, потому что орочон, явившийся впоследствии к своему магазину, тотчас заметит хотя маловажную покражу и, по особенной способности сибирского инородца, рано или поздно непременно откроет вора и тогда плохо похитителю. Орочоны мстительны; обиженный выжидает
случай и накажет плута так, что тот наверное в другой раз не тронет орочонской сайвы. Если же кто из орочон или русских промышленников, найдя богатую сайву, полюбопытствует — вскроет ее, посмотрит и даже возьмет что-либо и опять закупорит как следует, а вместо взятой вещи по добросовестной оценке положит свою, нужную орочону, т. е. произведет мену, словом, поступит как человек порядочный,— это ничего, хозяин не посетует и мести не будет.

Орочоны любят оленье молоко, которое густо, как сливки, и очень вкусно; они маток не доят, а прямо сосут *. Самая вкусная часть оленя считается грудина и язык. Орочоны считают оленя совершенно чистым животным и потому едят даже его кал, который с кровью наливают в кишки и делают колбасы, вкус их похож па кедровые орехи. Для того чтобы кровь не терялась, орочоны никогда не режут оленей, а давят ремнем, кровь выпускают и собирают в посуду. Оленьи кости толкут, варят и получают жир. Из рогов приготовляют превосходный клей.

Надо заметить, что только крайность, голодная смерть заставит орочона убить домашнего оленя. Они их ценят очень дорого и запрашивают не менее 50 рублей серебром за штуку, а самок ценят еще дороже. Но волки не спрашивают их о стоимости, а преисправно давят оленей при первом удобном случае. И странно, что некоторые орочоны не сетуют за это на волков; они даже не бьют их, поймав на месте преступления, говоря, что всякий орочон должен смотреть и наблюдать за оленями, чтоб их не давили звери, а что волку взять негде, и если он задавил оленя, то верно ему велел бог так сделать, чтобы наказать хозяина за какие-либо грехи. После такой потери, они обыкновенно молятся и просят бога о помиловании на следующий раз. Вся месть зверю состоит в том, что орочоны, если не опоздают, то отбирают у волка объедки и съедают их сами. Орочоны говорят, что и волки частенько кормят их своей добычей. Действительно, если орочон найдет кого-либо задавленного волком, особенно во время голодовки, тотчас отберет и съест.

Молодые темные олени называются пыжиками. Шерсть их крепка, а шкурка прочна к носке, так что пыжиковые меха и здесь ценятся довольно дорого. Из них делают превосходные двойные дахи и так называемые парки, особый род зимней одежды, имеющей покрой обыкновенной рубашки, без разреза спереди, так что парка надевается с головы. Парки чрезвычайно теплы и отделанные бобром или соболем ценятся довольно дорого.

Орочон и олень так тесно связаны между собою, что, говоря об одном, нельзя умолчать о другом; но говорить подробно о жизни и быте орочон нельзя — цель моих заметок вовсе не та; и я должен остановиться, сказав еще несколько слов об олене.

След его велик и не меньше сохатиного, у быка круглый, а у матки продолговатый. Кроме того, олень сильно разнимает копыта, так что след его кажется еще больше. На снегу и в грязи видны отпечатки больших позданков, по которым скоро отличаются следы других животных. Олень на бегу и на скором ходу как-то особенно пощелкивает пазданками, чем напоминает звуки кастаньет. Ничего подобного у других копытчатых зверей не слышно. Кроме того, олень на всем бегу имеет способность в одно мгновение останавливаться и поворачиваться задом наперед. Во время наста олени сильно обрезают себе ноги, так что из-под пазданков течет кровь; для них это чрезвычайно нездорово и они босеют, т. е. делаются нетвердыми на ноги. Гололедица еще хуже наста: тогда льдом почти закроет мох, и животные, не имея возможности разбить его копытами, голодают, изнуряются и даже издыхают. Нездоровится и орочонам в это же время: хрупкий снег не позволяет им подкрадываться к зверям и бить их из винтовок. Хорошо, если есть осенние запасы, а как их нет, то и туземцам приходится не лучше оленей. Они исхудают до того, что бродят как остовы, желтые, с впавшими глазами, согнувшиеся от боли в животе; только некоторые травы, коренья и красная сосновая кора с верхних веток дерева поддерживают их существование. Находясь в таком положении, бедные орочоны и тут не решаются убивать своих оленей, а пользуются трупами уснувших.

Но лишь только появится весна, защелкают краснобровые глухари — туземцы оживают; они бьют на токах их десятками, ловят в петли. А появится на увалах зелень, зашумят быстрые горные речки — орочоны забывают все горе, прощаются с голодом надолго: тогда они легко убивают козуль, изюбров, колют острогами поднявшуюся рыбу. Радость проглядывает на их изнуренных голодом лицах, на устах заметна улыбка, и свободные сыны лесов Сибири уже с радостью и громкими песнями возвращаются в свою юрту с удачного промысла.

* Те орочоны, которые прошивают около таежных золотых промыслов, по требованию русских доят маток и продают молоко за хлеб, соль, чай и другие припасы.