XXI

вадцать третьего января, в два часа, когда мы возвращались из недальней поездки, показалась флотилии молодых принцев, сыновей Измаила-Паши. Впереди шел пароход, буксировавши! красивую дагабиэ, на которой находились принцы. За ними - другой вез коменданта с семейством и, наконец, третий буксировал барку с лошадьми принцев. Мудир Кенэ заключал флотилию. Она остановилась гуськом у Луксорского берега.

Когда пароходы и лодки причалили, мы сделали визит принцам. В каюте дагабиэ, на диване, сидело рядом, по порядку старшинства, трое молодых людей; они были почти ровесники. Им казалось около шестнадцати лет; они были в мундирах военной школы; только у наследного принца, Мехемед-Паши, были нашивки сержанта.

Когда мы вошли, они встали, подали нам руки и Мехемед-Паша сказал нам очень приветливо, что считает гостей отца своими друзьями. Гуссейн-Паша и Гассан-Паша приветствовали нас также дружески, как и старший брат; между всеми тремя братьями царствовало полнейшее согласие; казалось, они жили душа в душу.

Мы имели время изучить их, так как они с первого же дня оставили нас обедать и, в продолжение двух недель, мы сопровождали их во всех их экскурсиях. Они очень умны и способны; в образовании их заметна разумная метода; они говорят на трех языках: по-французски, по-турецки и по-арабски, освоились с литературой и науками, изучили хорошо историю Египта и даже знакомы с археологией своей родины, благодаря урокам г. Мариэтта; вместе с тем, они храбры, любят телесные упражнения, и огневые наездники.

Со дня их приезда, наше путешествие превратилось в какую-то праздничную прогулку. Всякая экскурсия служила поводом к веселому препровождению времени; нельзя было выехать на два часа, без того, чтоб из соседних деревень не понаехали наездники; мы не осматривали ни одного храма без того, чтобы не было импровизированной скачки по дороге к храму, или на обратном пути. Все дагабиэ, плавающие по Верхнему Нилу, узнали, что в Фивах веселятся, и собрались в гавани. Это была очаровательная картина. Днем лодки расцвечивались флагами, по вечерам была иллюминация, гремела пальба. Великий день Бейрама, 25 января, которым закончился рамазан и начался новый год, праздновали особенно весело. Экипаж разговелся радостно и шумно; матросам роздали деньги; они зарезали баранов; везде жарилось шеверме, и по берегу Нила разносился вкусный, жирный запах.

Молодые принцы, в парадных мундирах, принимали на своей дагабиэ поздравления от своей свиты, чиновников и гостей; мы у них закусили на скорую руку, после чего все поехали вслед за ними, на лодки мудира, вниз по Нилу, на левый берег, где высадились в одной лье от Фив, перед Баб-Эль-Молуком. Так называется местность, где находятся гробницы египетских царей фивской династии. На берегу нас ждали оседланные лошади и ослы. Первым делом принцев, как и всегда, было пуститься в галоп по полям.

Эти молодые люди пылки, как порох. Они ездят верхом не иначе, как во весь опор, кроме тех случаев, когда обязанности их звания заставляют их держать себя серьезно.

Вслед за ними все вскочили на коней и веселая кавалькада разорялась по равнине, как стая голубей по лазоревому небу. Прибрежные жители прибегали толпами, но проворно убегали обратно, страшась палочных ударов курбашей (полипейских). Прелестная Нильская долина, по которой разорялась наша кавалькада, составляла веселую, оживленную и оригинальную картину, о которой никакая пестрая толпа у нас в Европе не может дать точного понятия. Цвета здесь, при ярком свете, выделяются, или сливаются иначе, чем у нас в Европе: белый цвет здесь кажется белее, голубой - голубее. Балахоны феллахов красят просто в индиго, как блузы французских крестьян и работников, но цвет их в Египте кажется несравненно свежее, блестящие цвета французских блуз и даже, когда ткань износится до лохмотьев и вылиняет, цвет ее приобретает такой нежный тон, что в ста шагах расстояния можно залюбоваться им. Мы подъезжали к какому ни будь пригорку, или взбирались на полу развалившуюся стену, и оттуда наслаждались видом живой, движущейся картины, стараясь на лету запечатлеть ее в нашей памяти. Группы всадников представляли разнохарактерные типы: в одних преобладал воинственный дух, в других - что-то библейское, в третьих - наивное и, наконец, даже что-то оригинально-забавное. Они то сближались между собой, то отдалялись одна от другой, то, наконец, сливались в одно целое, и всегда, посреди самой жаркой сумятицы, появлялся верхом на высокой, взъерошенной лошади длинный француз, одетый с ног до головы в черное; он держал в рук великолепный дождевой зонтик, в роде того, как джериды держат оружие; это был лакей Мехемета-Паши.

Конские ристалища превратились на границе пустыни, у подножия цепи Ливийских гор. Пред нами открылось глубокое, узкое, бесплодное и мрачное ущелье. Оно вело к древним гробницам. Египетские цари фивской династии отправлялись этим путем в свое последнее жилище. Мы остановились и выстроились в линию. Принцы поехали впереди эскадры и мы более часа, молча и тихо, как в погребальной процессии, тянулись друг за другом по оврагу, который есть ни что иное, как дно высохшего потока.

Но откуда же взялся поток в этих местах, где с незапамятных времен не выпадало ни одной капли дождя? Значит, климат Египта не всегда был таков, как ныне. Если бы камни, катившиеся под ногами наших лошадей, могли говорить, они рассказали бы нам о событиях более чудных, чем чудеса древнего Египта.

На каждом шагу натыкаешься на новую загадку. Дорога, но которой мы ехали, единственная, т. е. по крайней мере, единственная известная, которая ведет к гробницам царей; трудно допустить, чтобы древние могли провезти по ней гранитный саркофаг: она так узка, что два всадника не везде могут проехать здесь рядом. Г. Мариэтт полагает, что гробницы имели сообщение с городом, посредством тоннеля, прорытого в горах. Он уже много лет отыскивает этот подземный путь.

Солнечные лучи падали отвесно на наши головы; отражение их на земле было невыносимо ярко; пот выступал у нас на теле крупными каплями. Несколько феллахов шли за нами, неся меха с водой, и мы пили, не сходя с лошадей. Нигде не было видно ни травинки, ни птицы, ни насекомого; ласточки пустыни, песчаного цвета, избегают эту долину смерти; единственное живое существо, которое встречается здесь иногда, - рогатая ехидна, и мы не понимаем, чем она питается. Дорога показалась нам бесконечной, но надо сознаться, что эта мрачная, мертвая пустыня не лишена своеобразного величия и красоты. Нас охватило грустное чувство, и мы ехали молча.

Наконец, мы остановились и сошли с коней на площадки, где ни что не обнаруживало близости гробниц. Видные фараоны ухищрялись всеми силами скрывать свои смертные останки, затем, чтоб никто не потревожил их вечного сна, а все таки мумии их открыты и гробницы ограблены уже несколько веков тому назад.

Слуга зажег свечи и роздал нам, как будто мы сбирались разойтись по спальням. Мы отправились в гробницу Сети I, отца Рамзеса II. Это настоящий подземный дворец, - здесь есть передняя, лестницы, галереи, залы, маленькие комнаты, - все, кроме конюшен. Можно заблудиться, даже и с фонарем, в этом великолепном лабиринте, где живописцы и скульпторы разукрасили все уголки. Неимоверная сила человеческого труда погребена в каждой из этих гробниц.

Здесь, во всей своей чудовищности выказался деспотизм фараоыов. Эта роскошь труда, в которому приневоливали людей, живших в домах, слепленных из нильского ила, возбуждает почти чувство ужаса.

Мы спускались в четыре или в пять гробниц; планы, по которым они прорыты, различны, но выполнение и детали везде одинаковы. Скульптура и живопись изображают разные сцены, как из общественной, так и из частной жизни царей. Здесь, например, царь кадит перед идолом своего бога-покровителя. На царе ярко раскрашенное большое ожерелье, разноцветный пояс, отделанный золотом, с широкими концами, ниспадающими спереди, длинная прозрачная одежда, такой же плащ и вызолоченные сандалии. Как ни велико мое уважение к древности и к цивилизации египтян, я не мог, однако, удержаться, чтобы не улыбнуться, глядя на это изображение.

Египтяне были, как видно, страстные любители живописи, так как разрисовывали все, что только можно было разрисовать; но не смотря на то, они рисовали плохо. Картины их невольно напомнили мне те вечера из моей жизни, когда я, будучи еще ребенком, вооружась карандашом, пробовал изображать на листе бумаги стулья, канапе, маленькую кроватку, стоявшую в моей детской и прочее. Я помню, что рисовал эти предметы всегда сбоку, но когда пытался изобразить их прямо, en face, то, к сильному моему огорчению, это мне никак не удавалось. Древние египтяне также рисовали предметы сбоку. Кадящий царь нарисован в профиль, но глаз нарисован весь, что придает царю очень странную физиономию. Другая картина изображает, в раскрашенных рельефах, как приводят на показ царю представителей разных, вероятно, покоренных им, народов.