Очерки современного Египта

I

ет пятнадцать тому, случилось мне быть в гостях у одного знакомого фабриканта, в окрестностях Парижа. Гостей было много и гостеприимный хозяин, желавши, чтобы мы приятно пропели у него время, предложил нам поохотиться. Сторож назначил мне место у загороди, в которой водились косули. Другие охотники со сворами собак должны были спугнуть их, а. я, равно как и соседи мои, расставленные у загороди, должны были стрелять в косуль, если они бросятся бежать в нашу сторону. Когда сторож, указав мне место, ушел, я взглянул на моего соседа с правой стороны. Это был высокий молодой человек, лет двадцати, почти безбородый, очень смуглый, довольно неловкий и, как казалось, очень зябкий, так как под бараньей шубой дрожал от холода. Наш хозяин представил нам его на станции железной дороги второпях, в одно время с другими пятью или шестью гостями; я не был знаком с ним, но он обратил на себя мое внимание.

Можете судить, как я удивился, когда увидел, что этот молодой человек, войдя в лес, подошел к замерзшей луже, проломил на ней тонкий слой льда и раздался почти до нага, затем, он медленно занялся своим туалетом, и так внимательно, точно какой ни будь записной франт в своей теплой уборной.

А между тем, термометр замка показывал пять градусов ниже нуля!

Эта операция продолжалась так долго, что глядя на нее, я сам стал дрожать. Я следил с живейшим любопытством за всем, что делал этот молодой человек. Вымывшись, он проворно оделся, но этим еще дело не кончилось. Я думал, что он наденет шубу и возьмет ружье, но вместо того, он разложил шубу на земле, достал из кармана маленький компас и, узнав по нему, в которой сторон восток, стал на колени и начал молиться, сопровождая молитву плавными, торжественными жестами, Он то поднимал руки к небу, то простирал их горизонтально, то складывал на груди, становился на колени, припадал ниц к земле; по его увлечению видно было, что он молился от всей души, нисколько не заботясь о том, что скажут люди.

Мне стало понятно теперь, зачем он вымылся: это было омовение, предписанное законом Магомета.

Я и прежде видал, как молятся мусульмане, но мог ли я ожидать, что встречу мусульманина на молитве здесь, - в окрестностях Парижа!

Все стрелки были на местах; загородь затворили, я обменялся поклоном со своим другим соседом; собак спустили, охота приближалась к нам, а мой правоверный продолжал молиться так усердно, как будто был глух. На лево от нас раздались два или три ружейные выстрела, несколько человек закричали нам: - Косуля бежит к вам!

Но мусульманина продолжал молиться. Окончив молитву, ничуть не торопясь, он надел шубу, возвратился на свое место, взял ружье и увидев косуль, которые бежали прямо на нас, застрелил одну; затем, переменил патрон, и все это, - не вымолвив ни слова!

Косуля сломала загородь; сторож унимал собак, которые ссорились между собой из-за убитой жертвы, охотники собирались в кучу; я подошел к молодому человеку и сказал: - Поздравляю вас с удачным выстрелом, но еще больше понравилось мне то, что я видел до выстрела.

Он улыбнулся холодной, тонкой усмешкой, как человек, подозревающий, что над ним смеются. Я объяснился: - Мне удивительно, сказал я, что такой настоящий охотник, - каким вы мне кажетесь, - может, слыша лай собак, спокойно кончать свою молитву.

- Муэдзины (Муэдзин - глашатай, приглашающий с минарета к молитве правоверных в назначенные для того часы, так как при мечетях нет колоколен.) учили меня, ответил он, что молитва лучше чем сон, тем более - лучше забавы.

- Я сразу понял, что вы мусульманин.

- И это вас несколько удивило, не так ли? Ведь вы потомок тех, которые сказали: "как можно быть персиянином!".

- Ну нет, мы нынче не так уже наивны, как во времена Монтескье; нам теперь лучше известны иностранные народы, вот вам доказательство: я не знаю, откуда вы, но поручусь, что вы не персиянин, так как у вас вовсе не персидский тип.

- Нет, благодаря Бога, я не еретик - персиянин!

- Вы турок?

Он подумал с минуту и отвечал с худо скрытым волнением: - Турки сделали много зла моей родине, но вероятно настанет день, когда они сделают ей и много добра, если это будет угодно Богу. Наследник Халифов и глава нашей святой религии - турок; турок, управляет моей родиной, он призрел меня нищего, - чтоб сделать из меня образованного человека: чтоб!, вы сказали, если бы я стал кусать руку, которая меня кормит? Однако, сюда идут. Примите мою карточку, вы прочтете на ней, кто я и откуда.

И он всунул мне в руку модную визитную карточку, на которой было написано: Ахмет-Эбн-Ибрагим. Феллах при египетской миссии.

В продолжение остальной охоты, случай только один раз свел мена с Ахметом, да и то мне нельзя было опять заговорить с ним, так как он разговаривал с манчестерским бумагопрядильным фабрикантом. Я только заметил мимоходом, что Ахмет свободно объяснялся по английски.

Мы возвратились в замок через ферму.

Наш амфитрион в свободное время занимался сельским хозяйством, стремясь, как и многие из промышленного мира, доказать, что богатый и образованный парижский фабрикант может быть еще, сверх того, превосходным сельским хозяином. Простые, удобные, прочные и хорошо расположенные строения окружал просторный, квадратный двор, где пятьсот штук птиц самых лучших пород пестрели разнообразием своих перьев. Орудия сельского хозяйства были расставлены в сарае в ряд, под номерами; небольшая паровая машина доставляла воду, молотила зерно, приводила в движение веялки, рубила солому и корни, выжимала из яблок сидр, под надзором управителя, получавшего такое же жалованье, как директор какого ни будь присутственного места. Свинарня, овчарня, хлев и голландских коров были украшены медалями, приобретенными на разных выставках; тридцать штук коров и быков; лоснившихся от жира, стоя по колено в соломе, жевали свекольник. Телята и телки стояли отдельно в глубине хлева. Управитель пригласил нас полюбоваться трехмесячной телкой, самой лучшей изо всего стада.

- Посмотрите, сказал он, как она приземиста, какое у ней длинное туловище и как она кругла! Господин Ахмет, обратите на нее внимание, вы знаете в этом толк!

Ахмет высказал свое мнение очень хорошо, нисколько не чванясь своим знанием, но так верно и определительно, как будто был опытный скотовод. Я заключил из этого, что он приехал в Европу для изучения сельского хозяйства. Но вскоре размышление, которое он высказал по поводу регулятора машины, заставило меня предположить, что он прошел высший курс математических наук. Наконец, когда один из работников отозвал его в сторону и показал ему своего больного ребенка, я решил, что он знает толк и в медицине. Этот молодой африканец все больше и больше возбуждал мое любопытство.

Нас позвали к обеду.

Войдя в салон, я увидел, что Ахмет сидел по среди дам, на табурете, вооруженный скрипкой без смычка, и пел арабскую песню, царапая пальцем по струнам что-то вроде аккомпанемента. Пение его и игра в арабском вкусе вовсе были лишены души музыки, - мелодии, и вероятно возбуждали в дамах смех, который он из вежливости старались скрывать. Мне стало жаль Ахмета. Я уже было подумывал, как бы его выручить, как вдруг, взглянув на него по пристальнее, увидел, что у него была радостная, сияющая физиономия. Звуки, как благоухание, имеют свойство в одно мгновение переносить нас на далекое расстояния и воскрешать в нашей памяти давно минувшее. Казалось, Ахмет видит свою родину. Может быть, любовь к искусству, неуловимому для нас, но доступному для его чувств, увеличила прелесть воспоминаний об отчизне. Монотонная, протяжная кантилена, которую он пел, была непонятна для нашего музыкального слуха, и между тем, он пел не только с живейшим удовольствием, но, как казалось, и с убеждением, что поет хорошо. Кто из нас ошибался, - не знаю. В музыке прекрасное разнообразно, смотря по народам и по эпохам. Мы благоговеем перед. Моцартом, а на американских дикарей его музыка не произвела бы никакого впечатления, да и сомнительно еще, - поняли ли бы его греки и римляне.

Ахмет служил живым доказательством того, что прелесть музыки условна для разных народов и цивилизаций. Этот умный молодой человек, который пропитался нашими науками, как губка водой, не сумел попять гармонии европейской музыки.

Он был артист, но артист по своему. Видно было, что он чувствовал музыкальные красоты, которые ускользали от нашего уха. Он пел с увлечением. Дамы, чтобы не расхохотаться, закрывали себе рот носовым платком.

Наконец, вошедший слуга доложил, что кушанье подано, и мы пошли в столовую.