Старый Каир в древности был столицею Египта и назывался Фростат или Маср. Но когда Египтом овладели аравитяне, полководец одного из халифов, Гиаугер, основал в 972 году, недалеко от старого города, новый и назвал его Маср-Эл-Вагера, т. е. победоносный. Арабы и до ныне так называют Каир. Старый же Каир нынче составляет предместье его, довольно, впрочем, отдаленное.

Мы сели в коляску, проезжавшую мимо порожнем; кучер, стегая лошадей, покрикивая и в тоже время жуя мягкую лепешку, которую вытащил из кармана, ругая прохожих, и не только их, но даже и прах их отцов, повез нас по нескончаемому лабиринту переулков и закоулков. Через четверть часа, коляска остановилась у двери в мавританском вкусе, пробитой в длиной белой стене. Мы вышли из экипажа и, по приглашению Ахмета, вошли в обширный зал, где, к великому нашему удовольствию, ничто не напоминало европейской цивилизации. На мощеном мраморными плитами полу был постлан пушистый, мягкий, персидский ковер. Диваны, окружающее стены саламлика (мужское отделение мусульманского дома), совершенно исчезали под двадцатью пятью или тридцатью караманийскими коврами ярких цветов и разнообразных рисунков. стены, около трех метров вышины, были выложены фаянсовыми квадратами в арабском вкусе. Шелковый, затканный золотом, занавес, - произведение промышленности, процветавшей некогда в окрестностях Мекки, - спускался с лепного, в виде грани, карниза, в роде карнизов в залах альгамбры (Дворец, построенный в Испании маврами). Зало освещалось стеклянной лампой, переливающейся радужными цветами и, вероятно, добытой из какой-нибудь полуразвалившейся древней мечети. нигде не было видно ни стола, ни стула, словом, никакой мебели; только в нишах стояло несколько бронзовых и серебряных с чернью ваз, да на коврах, покрывающих пол, было разложено множество богатых подушек.

Принесли трубки, - неизбежные атрибуты восточного гостеприимства. Кофе был моккский, чашки - из японского фарфора. Они были вставлены в особые подставки, филиграновой работы, похожей на золотое кружево. Янтарные мундштуки чубуков были вделаны в золотые кольца, осыпанные бриллиантами.

Мы были голодны, а потому скоро выпили кофе и выкурили трубки. Прежде обеда подали еще закуску, называемую по здешнему мезе; слуги поставили на маленький, низенький столик из сандального дерева, выложенный перламутром, серебряный поднос, на котором свежая икра, оливки, сыр, маленькие огурчики, мандарины, нарезанный ломтиками, поджаренный овечий горох, ошелушенные орехи и небольшие ломтики белого хлеба были разложены вокруг бутылки мастики, графина и четырех стаканов.

Сам хозяин не пил, не смотря на то, что мусульмане, в этом случае, большею частью не строго придерживаются закона Магомета. Мы попробовали всех этих закусок и стали настоятельно требовать настоящего обеда.

- Вы слишком торопитесь, - сказал нам Ахмет. - У нас, в хорошем обществе, в моде перед обедом щелкать орехи и запивать их раки (рисовая водка). Это продолжается часа два или три, иногда и больше, так что за мезе забудут и об обеде.

Он подал знак, - мезе исчезло; молодой прислужник, с вышитой золотом салфеткой на плече, принес серебряный умывальник, наполненный теплой водой, мы вымыли руки и, затем, стали обедать.

- Я думал, - сказал Ахмет, - что вы не откажетесь, раз в жизни, отобедать по восточному, то есть, сидя на подушках и употребляя, вместо вилок, - свои пять пальцев. Попробуйте-ка раз пообедать по нашему, ведь 6еды: от этого никакой не будет.

Обед был совершенно в арабском вкусе: кроме европейских вин и крема, заказанного в кондитерской, содержимой французом, он состоял из кебаба, т. е. кусочков жареной баранины, фаршированной и запеченной в тесте индейки, красных бобов, облитых маслом, говядины с рисом, завернутой в виноградные листья, куфти или фрикадельки из рубленного мяса, яичницы с сыром, зеленых бобов, баклавы, т. е. слоеного пирога, и пилава, - неизбежного восточного блюда. После пилава подали крем и затем гошаф, - род желе, очень вкусного и ароматного, как пюре из роз. Мы ели его из чашек, черепаховыми ложками.

После обеда каждый порядочный мусульманин моет с мылом не только руки, но и зубы. Слуги, убрав остатки обеда, подали нам трубки.

По восточному обычаю, следовало бы нам всем предаться кейфу, но мы горели нетерпением все видеть, и попросили Ахмета показать нам его дом.

Он отдал какое-то приказание на арабском языке. Спустя нисколько времени, вошел слуга и также по арабски сказал что-то Ахмету.

- Не угодно ли вам идти? обратился к нам Ахмет, - слуга говорить, что двор уже освещен.

Двор был не только освещен, но даже иллюминован. Восьмеро слуг, похожих на бронзовые статуи, несли на концах длинных шестов восемь решетчатых железных жаровен, в которых пылали смолистые стружки. Огненные языки с дымом и треском прорезывали ночной мрак во всех направлениях. На мраморный помост сыпались снопы искр. Фонтан посреди двора, казалось, бил не водою, а светлым вином, до такой степени яркое пламя отражалось в его струях. Строения, выбеленные известью, образовали обширный четырехугольник, которому придали разнообразие двадцать балконов, внутренность которых была непроницаема для любопытных глаз; они были окружены деревянными решетками, называемыми мукарабы; казалось, архитектор особенно усердно избегал симметрии; мукарабы, как бы случайно прикрепленные в разных местах стен, были все различных рисунков. Один из фасадов нижнего этажа выдавался, в род церковной кафедры; его поддерживала великолепная гранитная колонна, вероятно, украшавшая прежде какой-нибудь греческий храм; мраморная капитель ее принадлежала к эпохи Птоломеев; арабы остроумно приделали к ней оригинальную приставку из резного дерева. На лево от колонны, у стены, - чрезвычайно пестрая портьера с вышитыми изречениями из Корана (Священная книга мусульман), обозначала вход в гарем, т. е. женское отделение мусульманского жилища.

За тем, нам показали спальню без кровати, рабочий кабинет без бюро и три залы, назначенный для купанья, без ванн. Кровать заменял диван, на котором спят в одежде, закрываясь мехом или газом, смотря по времени года. Египтянин и пишет также сидя на диване, без стола, держа на ладони левой руки бумагу, а в правой - очиненный тростник. Книги, рукописи, также как и одежда, оружие, драгоценные каменья, хранятся в лакированных или украшенных наборной работой сундуках. На коврах было расставлено множество старинных больших ларцов, украшенных инкрустациями из перламутра, черепахи или серебра. В нишах, около стен, было расставлено множество редких вещиц японских, китайских, индийских, из бронзы, фаянса, фарфора и из резной слоновой кости. Стены были украшены разрисованными или лепными из гипса арабесками. Не было двух комнат, которые вели бы прямо из одной в другую; беспрестанно надо было то всходить по лесенкам, то спускаться с них; часто в одной и той же комнат пол быль не на одном уровне, - одна часть его была пониже, а другая повыше и составляла род эстрады. Окна заменялись решетками, в которые свободно проходит свежий воздух. Везде была изящная чистота, везде благоухало розами; мы не могли понять, откуда разливалось по комнатам это благоухание: из сада, или из скрытых где ни будь курильниц. Вдруг, вовсе неожиданно, отворилась дверь - и Ахмет ввел нас в настоящий эдем (так назывался рай древних язычников): мы очутились в рощице или, лучше сказать, в настоящем лесу, где живописно были перемешаны пальмовые, апельсинные, миртовые деревья, олеандры, мимозы, банановые деревья и бамбук, образовавшие непроницаемые навесы зелени. Над ними возвышались где дикая смоковница, где оливковое или фиговое дерево, и составляли род зонтообразных навесов. Местами были просеки, в которых росли огромные кусты роз, жасминов, алешника и кардинальского шалфея. Растения, редкие даже в самом Египте, как например, сливочное и кофейное деревья, украшали эту волшебную рощу. Тысяча маленьких ручейков журчали в разных направлениях и орошали каждое растение. Множество птиц, пробужденных светом разноцветных фонарей и факелов, порхали с ветви на ветвь, между тем как гранитные сфинксы и таинственные статуи Изиды стояли неподвижно на местах, в своем бесстрашном величии, ярко озаренные красноватым отблеском огней. Но вот, взошла на небе двурогая луна и ее серебристый свет слился с багряным пламенем факелов. Небо засверкало звездами, огни небесные и огни земные отразились в быстрых водах старого Нила, протекавшего у наших ног. Мы сидели на первой ступени лестницы, спускавшейся к реке. В воде, у лестницы, стояли лодки Ахмета. По реке тихо скользили барки с большими парусами; на лево блестела вершина Рады; почти напротив нас, на противоположном берегу, красовались дворцы Гизеха. Если бы было немножко посветлей, можно было бы разсмотрет пирамиды. Несколько быков, запряженных в два сакье (водочерпательный снаряд), или нории, приводили в движение машину, черпающую из реки воду и поливающую сад день и ночь; этот шум был похож на какую-то оригинальную, дикую, но не лишенную приятности, музыку. Ахмет велел принести трубки, кофе и хиосскую мастику; мало помалу, нами овладело то спокойное, эгоистичное ощущение благосостояния, которое порождает восточную беспечность и лень.

- Мне уже кажется, - сказал Шарль, - что у меня на голова чалма и что я превращаюсь в турка. Велите поскорее отвезти нас в гостинницу!

Подали великолепный берлин, запряженный парою. Ахмет, не смотря на все наши убеждения, хотел до конца соблюсти обязанности, предписываемые восточным гостеприимством, и проводил нас до гостиницы. Он разбудил боаба, который спал поперек двери на плохом матрас.

- До завтра! - сказал он нам, прощаясь.