Рядом с командиром парохода сидел г. Воазен, по египетски, - Воазен-Бей, директор работ по Суэцкому каналу. Между нашими спутниками было много чиновников египетской службы и французов, поселившихся на востоке по своим делам. Их можно было узнать по красному колпаку, знаменитому тарбушу, который кажется без полезен, даже смешон до тех пор, пока к нему не привыкнешь до того, что не можешь уже обойтись без него. Было также семейство англичан, путешествовавших для своего удовольствия. Пятеро или шестеро алжирских арабов помещались на передней части парохода. Они ехали на поклонение в Мекку и пять раз в день совершали молитву и лобызали палубу, посреди метших ее матросов. Вечером, в первый день плавания, я прохаживался с сигарой в зубах, по передней части парохода и наткнулся на группу французов и итальянцев, которые болтали, сидя около машины. Эти господа, казалось, очень хорошо были знакомы с Александрией; все они говорили зараз, но мне все таки захотелось послушать, что они говорят, чтобы хоть сколько ни будь познакомиться с неизвестным мне городом. Я жестоко ошибся. Беседа их только нагнала на меня тоску, так что я невольно припомнил, с какой невыгодной стороны отзывался Ахмет об иностранцах, поселившихся в Египте. Они нагло хвастались тем, как ловко проводить и притесняют арабов, надеясь на покровительство консулов, представителей европейских держав, которые, обязаны защищать своих единоземцев, толковали вкось и вкривь о современных личностях, о которых ровно ничего не знали, перебрали по очередно всех генеральных консулов, всех депутатов, даже простых купцов; одно и тоже лицо одни превозносили до небес, другие бранили, что было сил; они спорили, шумели, возражали и клялись с таким убеждением, что поставили бы в тупик всякого судью. У меня стало тяжело на сердце от мысли, что Восток должен судить о нас, европейцах, но таким образцам. мне невольно припомнилось, что раз в Скутари, когда я прогуливался один по азиатскому берегу Босфора, я увидел массу какого-то гнилья, которую волны, по произволу, то прибивали к берегу, то уносили обратно в море. В этой бесформенной, бесцветной и безымянной массе есть некоторое сходство с эмигрантами, - оборышами человечества, которых невидимый поток несет на восточные берега Средиземного моря.

Я узнал впоследствии, что многие европейские нации имеют в Александрии своих представителей, столь же значительных, как и уважаемых. Первое место в этом отношении занимает Греция, второе - Италия, а после Италии, - мы, французы. Но в такой страшно пестрой колонии, где пройдохи, клеветники, хвастуны как будто изобрели особый язык, путешественнику чрезвычайно трудно уловить даже атом истины. Нет ни одного факта, ни одной личности, на счет которых было бы согласно общественное мнение. Полнейшая разноголосица во всем. А так как в этой стране пламенных страстей всякое чувство, справедливое или нет, превращается в страсть, то становится понятно то странное противоречие, с каким путешественники отзываются о Египте.

В этот же самый вечер я изведал это на опыте в разнокалиберном обществе, в которое попал. Я всегда думал, что правоверные сперва постятся, а потом идут на поклонение в Мекку, и спросил по этому поводу алжирцев, спавших на палубе, скоро ли начнется рамазан (пост).

- Да уже он давным-давно кончился, ответил один.

- Он еще не начинался, возразил другой.

- Вот тебе раз! заспорил первый, он кончился, когда я был еще в Александрии.

- А я вам говорю, что он был в марте.

- Нет, в июле.

- Неправда, в октябре.

В самом разгаре спора, пожилой господин, который прохаживался один, куря сигару, остановился подле нас и, - указав нам пальцем на тонкий рог луны вырезавшийся на небе, сказал: - Вот что должно прекратить ваш спор: это всходит луна рамазана. Байрам (новый год и розговенье) будет 25 января. И затем, спокойно отошел от нас. Однако же александрийские граждане не сочли себя побежденными. Один из них сказал:
- А отчего же эта непременно луна рамазана? ведь это не написано на ней. Другой прибавил:
- Я знаю эту красную шапку: он разорившийся фотограф из Тулона.

- Вы ошибаетесь, это дантист из Э.

- Перестаньте, я его знал еще, когда он набивал трубку Абасс-Паше.

Оказалось, что это был г. Гастинель, директор каирского сада акклиматизации, профессор химии и фармацевтики, один из скромнейших и достойнейших ученых, которых я когда либо знал. Прошлым летом вице-король дал ему титул бея.