Мы плыли до солнечного заката. Виды становились уже не так разнообразны. Быстрая и мутная река, сжатая в крутых берегах, течет между двумя обработанными равнинами. Направо горизонта замыкается цепью Ливийских гор, налево - аравийскими горами. Обе цепи гор желтоваты. Деревни, похожие на низкие улья, сменялись одна другою. Везде на берегу видны были нарочно прорытые крошечные бухты, и феллахи, обнаженные до пояса, огромными махами черпали воду для канавок, прорезающих поля. Надо видеть эту работу, чтобы понять, какого она требует терпенья и настойчивости; но как то грустно становится, когда подумаешь, что может быть до ста тысяч человек половину года заняты этой машинальной работой, между тем как умы их в продолжение этого времени находится в совершенном бездействии! Земле необходима влага, но можно было бы орошать ее гораздо дешевле. Из трех орудий труда: силы быков, пара и человеческой силы, последнее, конечно, самое ценное. К несчастью, уголь стоит дорого и у феллахов нет машин. Бедняки, работавшие на обоих берегах Нила, казались отупевшими от утомления; в них даже не заметно было любопытства; большинство из них не поднимало головы, когда проезжал наш пароход.

Лодки, обыкновенно останавливаются на том месте, где их застанет закат солнца; таков здешний обычай. Перед нами, на берегу, была раскинута пальмовая роща, а в двух шагах от нее - деревня. Два матроса прыгнули на берег, им бросили колья, мушкели, веревки, и пароход крепко привязали за корму и за бок. Он оттеснил несколько барок феллахов, так как судам его высочества, по праву, везде принадлежит лучшее место. Бедные феллахи всполошились, но скоро все пришло в порядок и они принялись ужинать. Кажется, для нас не было ничего оскорбительного в том, что бедняки, постившиеся целый день, вздумали поужинать, но капитан велел им убираться прочь и они уже было собрались уйти. Мы заступились за них, - и им велено было остаться. Они уселись и снова принялись за, ужин, не обнаружив при этом новом приказании не малейшего удовольствия, как прежде нисколько не обнаружили досады. Тогда капитан велел задернуть занавески нашей палатки, чтобы избавить нас от зрелища, которое, по его мнению, было слишком низко для нас. Но я настоял на том, что ужин, состоящий из лепешек и сырой моркови, не имеет в себе ничего оскорбительного для человека, который не принужден участвовать в нем. Что должны думать о нас эти бедные люди, если их так часто притесняют из уважения к проезжим иностранцам, и какого они мнения друг о друге, если феллах, мало-мальски вышедший в люди, позволяет себе дерзко обращаться со своими собратьями?

Когда мы останавливались, чтобы запастись углем, городские и деревенские власти сгоняли на работу всех ребят; мальчики и девочки бежали сотнями в депо; одни тащили ящики, другие - палки, чтобы поощрять усердие товарищей и, покончив работу, все вместе, дружно, рука об руку, нисколько не дуясь друг на друга за побои, расходились но домам.

В Миниэ нам привелось случайно видеть трагикомическую сцену. Ряд крестьян, с ослами и верблюдами, нагруженными сахарным тростником, въезжал в вице-королевскую сахароварню. Каждый крестьянина дав свой груз, отправлялся в обратный путь. У ворот, два высоких молодца, каждый с веревкою в руке, обшаривали людей и животных, и плохо приходилось бедному феллаху, спрятавшему в складках своего балахона, или под вьюком верблюда, палочку сахарного тростника. Я видел, как они колотили по пяткам человек до шести; по окончании этой процедуры, крестьяне только встряхивались, как выкупавшиеся собаки, и смеясь, отправлялись далее.

Если нам случалось, прогуливаясь пешком и разговаривая с увлечением и жестами, проходить подле какого ни будь феллаха, он быстрым движением обнаруживал испуг. При этом движении; всегда становилось стыдно за него и за себя. Впрочем, Ахмет, этот мужественный и исполненный достоинства человек, не составлял единственного исключения. Я встретил несколько человек, стоивших его, но только их немного. Сколько лет потребуется на то, чтобы поднять нравственный уровень этого несчастного народа!

От гавани Булаха до Конехского берега мы плыли восемь дней, и в это время ничего особенного не произошло. Обыкновенно, когда вода низка, спешат ехать вверх по реке, откладывая до возвратного пути осмотр памятников и других редкостей; мы не торопились. Жизнь на Ниле удивительно однообразна. Песчаная отмель, населенная дикими гусями, утками, цаплями и пеликанами, иногда - крокодил, внезапно пробужденный шумом машины, (впрочем, мы не разбудили ни одного), обширный пальмовый лес, деревня, побольше других, труба парового насоса, издали похожая на обелиск, куча голубятен вроде крепостей, - вот самые замечательные н интересные виды, встречающееся путешественнику.

Гребцы по вечерам пели романсы (мацалы) и песни. Романсов Египтяне знают много и беспрестанно сочиняют новые. Певцы, забавляющие публику в кофейнях, очень скоро распространяют их в народе. Напев их, по большей части, заунывен. Иногда, когда пароход останавливался на ночь, один из гребцов рассказывал сказки о витязе Антаре, о похождениях Абу-Зейта, о мудрых приговорах халифа Гарун-аль-Рашида, о жене его, Зыбеиде, и о приключениях многих других лиц, знакомых и нам из "Тысячи и одной ночи". Рассказчик был, как видно, мастер своего дела, так как товарищи его слушали с наслаждением, забывая о сне.

По всему Египту много голубятен; феллахи держать голубей для удобрения почвы. Но удобрение это обходится им очень дорого, так как голуби выклевывают большое количество зерна на полях.

Однообразные пейзажи следовали один за другим. Мы замечали только, что чем дальше плыли, тем выше и выше становились пальмовые деревья, а кожа крестьян, - все черней и черней; но общий тип их не изменялся. Горы то исчезали на горизонте, то подходили к самому Нилу и выдавались над ним утесами. В этих утесах прорыто великое множество гробниц, в которых древние египтяне хоронили людей и священных животных. Однажды, когда мы измеряли взглядом обширную пустоту, пропиленную в огромной известковой массе, с горы бросился в воду человек, и так ловко, что попал стоймя прямо в струю, прорезываемую пароходом. В четыре взмаха он догнал фелуку, плывшую за пароходом, вскарабкался на руль и протянул руку, прося бакшиша. Он был совершенно наг.

- Этот человек, - сказал нам Аракель, - монах - копт. Он живет в монастыре, который гнездится вон там, на верху, в горах. Его собратья шьют обувь, когда не просят милостыни вплавь.

Мы дали бакшиш достопочтенному пловцу, наши матросы также подали ему милостыню. Он положил деньги в рот, бросался в воду и поплыл собирать еще подаяния к лодке, на которой ехали феллахи.

Аракель остановился на полдня в Сиуте. Это - столица Верхнего Египта, или Сайда, и после Каира и Александра считается лучшим городом в Египте. В древности он был важным центром и, как видно, один из городов, предназначенных для военной касты.

Аракель угостил нас баней, так как здешние бани славятся по всему Востоку. Они стоять на базаре. Одна из них построена еще Клеопатрой.

На всем востоке бани имеют большое значение. Для женщин, вечно запертых в своих гаремах, и, следовательно, имеющих очень мало развлечений, бани служат чем-то вроде публичного увеселительного места. здесь они собираются, беседуют между собою, почивают одна другую лакомствами, хвастают своими нарядами и, таким образом, проводят по несколько часов, по их понятиям, приятно.