Я не мог более сдерживать себя и вместо того, чтобы осведомиться о здоровье его семьи, спросил:

- где мой отец?

- У Господа Бога, отвечал он. Написано, что Бог един только бессмертен.

- А мать моя? А Зейнаб?

- они живы.

- Они здесь?

- Нет, после смерти Ибрагима они ушли из нашей деревни.

- Но где ж они?

- Говорят, что в Каире.

- Отчего так говорят? кто их там видел?

- Жена Магомета встретила их там и говорила с ними.

- Хвала Господу! вскричал я. Слушай-ка старина: пойдем по домам. Созови своих друзей, то есть, наших, хочу я сказать. Веди Якубу, если он еще жив, осветить на базаре его кофейню, а если его нет в живых, - так новому ее хозяину. Я привез с собой кое-какие припасы, чтобы отпраздновать вместе с родными мое возвращение на родину; теперь же моя родня - все крестьяне в деревне. Особенно не забудь позвать Магомета; скажи ему, что я убедительно прошу его, чтобы он хорошенько расспросил жену свою, где она видела мою мать и сестру, когда и в каком положении.

Никто не заставил просить себя: у феллахов не много праздников в году. В кофейни Якуба собралось вокруг меня около тридцати человек крестьян. Я узнал очень грустные подробности о смерти моего бедного отца. Правительство услало его, вместе со многими другими, на работу, на этот проклятый перешеек. Работа, сама по себе, была не особенно тягостна и не слишком продолжительна: надо было рыть песок в продолжении каких ни будь двадцати дней, но рабочие пробыли в дороге больше месяца и у них не достало съестных припасов; вдруг подул самум; старик, который и без того был слаб, упал духом, очутившись один, вдали от своих, в незнакомом ему месте; с ним сделалась лихорадка и в два дня свернула его. Мать моя была слишком стара, а сестра, напротив, слишком молода для того, чтобы прожить своей работой в такой стране, где самый сильный мужчина с трудом зарабатывает восемь копеек в день. Они не захотели быть в тягость соседям, таким же беднякам как и сами, и, вместе с другими переселенцами, отправились вниз по Нилу, попытать счастье в Каир, или в другом каком ни будь месте, по дальше. Прошел уже год с тех пор; три месяца тому, жена Магомета встретилась с ними на базаре, в Каире. Но на котором базаре, она не могла указать.

- На том, поясняла она, где продают разные разности. Фатима и Зейнаб содержать там лавочку; в ней есть еще рыба на большом блюде и огурцы в глиняной чашке.

Вот все, что от нее можно было добиться. Я провел ночь, беседуя и попивая кофее с крестьянами; самым бедным из них я роздал по небольшой сумме денег и затем, еще до рассвета, отправился в путь. Я решился, во чтобы ни стало, отыскать мать и сестру.

Не легко отыскать двух женщин в Париже, но там вам может еще помочь полиция и случай. У нас же здесь, десять лет тому, полиции не было и в помине. На случайную же встречу также невозможно было рассчитывать, так как у нас все женщины ходят под покрывалами, Как под масками. Зейнаб было десять лет, египтянка в этом возрасте уже взрослая девушка, следовательно, надо было предполагать, что Зейнаб также носила покрывало. Что же касается моей матери, то вероятно, следуя городской моде, она носила покрывало из двух кусков материи, в котором прорезаны отверстия только для глаз. А эти милые глаза, прежде такие кроткие и смеющиеся, вероятно, давно потускли и изменились от слез. Ясно, что оставалось только одно средство найти мать и сестру, - добиться того, чтобы они сами узнали меня; но ведь я и сам много изменился, а мать, у которой пропал ребенок, никогда не станет искать его между взрослыми. Надежды найти их, как видите, было очень мало, по я не отчаивался.

Прежде всего я обрил голову, надел войлочный колпак и синий балахон; таким образом, преобразился я в прежнего мальчика-феллаха, каким привыкла видеть меня мать. В этом жалком костюме, босоногий, исходил я вдоль и поперек все шестьдесят Каирских базаров; я глазел, во все стороны и останавливался перед каждой лавкой, в которой видел двух женщин, но никто не произносил моего имени. Может быть, мне случалось проходить в двух шагах от матери, но она не узнавала меня.

В одно утро, когда я в тридцатый раз пустился на бесполезные поиски, мне попался один из трех крикунов, которые продают с публичного торга какой ни будь чубук, оружие или шаль. Он держал в руке. длинную гитару с инкрустациями, каких нынче уже не делают. Я попробовал поиграть на ней и вспомнил, что прежде в нашей деревне слыхал хорошим певцом и поэтом.

На следующее утро я опять отправился странствовать по базарам, распевая песни собственного сочинения, которые вскоре сделалась известными по всей окрестной стране. Вот она:

Две белые горлицы

На канале Миниэ высокие голубятни, раскрашенные белыми, черными, и красными полосами, смотрятся в желтые воды. Это деревня Шейх-Али. О моя деревня! Моя милая деревня Шейх-Али!

Из голубятен Шейх-Али вылетали два сизые голубя. Один полетел на восток, другой - на запад; молодого звали Ахмет, а старого - Ибрагим.

Ибрагим умер на востоке. Румийцы похоронили его в пескахъ. Ахмет вернулся в голубятню; он ищет двух белых горлиц, мать и сестру; по их уже нет в голубятни. Где Фатима? Где Зейнаб?

Ястреб, реющий высоко в поднебесье, зоркий ястреб говорить сизому голубю, в ответ на его жалобы:

Мать твоя, Фатима, и сестра твоя, Зейнаб, поплыли на лодке вниз по Нилу. В долине Шейх-Али не было больше для них ни хлеба, ни кукурузы.

Дельта - веер, скрепленный бриллиантовой пуговицей, которая зовется Каиром. Лети в Каир, бедный голубь, ты найдешь там двух белых горлиц!

Правду ли сказала птица небесная?. Вы все, кто меня слушает, благородные сыны пророка, не встречали ли вы моей сестры, Зейнаб? Не знаете ли вы Фатиму, вдову Ибрагима и мать Ахмета?

Я пел на перекрестках, в тех улицах, где больше толпилось народа и преимущественно бедного. Бедный люд скоро полюбил меня. У меня хороший голос, а наши феллахи в своем роде дилетанты. Многие кафеджисы (содержатели кофеен) стали приглашать меня петь в их лавках; рабы пашей и евнухи знатных гаремов предлагали мне хорошую плату, чтобы заманить меня в саламлики их господ, или под балконы гаремов.

Я отвечать им, что кто хочет меня слушать, тот пусть сам приходить туда, где я пою. Слушатели мои бросали мне медные, иногда даже серебренные деньги, так как феллахи очень великодушны, не смотря на всю свою бедность. В заключение, я пел обыкновенно следующий куплет:

Да будут благословенны правоверные, подавшие мне милостыню! Сизому голубю ничего не надо: Господь питает его. Пусть все эти деньги пойдут вдовам и сиротам, сиротам, как Зейнаб и вдовам, как Фатима"!

Однажды, когда я раздавал собранные деньги, две нищие залились слезами и, вскрикнув: "Аллах!" бросились в мои объятия.

Я нашел мою семью!
 

IX

оздно за полночь расстались мы с Ахметом, условившись завтра отправиться вместе, по железной дороге, в Каир.

Надо сказать, что в александрийских и каирских гостиницах постели очень неудобны: матрацы, набитые ватой, жестки, рваные занавески нисколько не защищают от москитов. К тому же, где-то по соседству с гостиницей, гремела бальная музыка, раздавались где-то песни греков, справлявших праздник Рождества, а на улицах. слышался говор, восклицания и ссоры. Несмотря на все это, я проспал как убитый до утра. Было уже поздно, когда я проснулся. Ко мне вошел Ахмет и сказал, чтобы я собирался в дорогу.

Костюм его, на который накануне я не обратил внимания, теперь, при дневном свете, бросился мне в глаза. Он отличался обдуманной простотой. На двадцати пяти метрах расстояния он казался ничем не лучше костюма всякого простого феллаха. Он состоял из короткой, синей суконной куртки и таких же панталон. Сверх всего была надета такая же синяя, суконная туника, без нашивок, без пуговиц и без кушака. На ногах были шелковые чулки тельного цвета, такие тонкие, что ноги казались нагими, и широкие сафьянные туфли.