Глава девятая - Абидос

I

то за наслаждение скользить в легкой дахабие по тихому широкому Нилу! Зеленою лентою тянутся берега, окаймленные с обеих сторон высоким горным кряжем, который то приближается вплотную к реке, - и отвесные, бурые скалы отражаются в зеленых струях, - то далеко отступает к западу, или востоку, едва заметный в золотистой пыли. За этим кряжем начинается беспредельная, безлюдная песчаная степь, где шакал жалобно стонет, точно покинутое дитя, где коршун реет в раскаленном воздухе, выслеживая добычу, и мимолетное марево манит обманчивым призраком прохладной влаги и роскошных лесов. Есть что-то глубоко успокоительное, врачующее больную душу в этом однообразии, прелесть которого заключается в игре красок, в мягкости тонов. Все цвета радуги сменяют друг друга в бездонном небе. Розовое и пурпурное при восход солнца, оно днем становится голубым, но таким бледным, что едва заметна его лазоревая окраска. А подымается северный ветер, и небо примет зеленоватый оттенок аквамарина. Если же подует огненный камзин, то обычная прозрачность воздуха замутится легкою пылью, точно серые тучи заволокут ясную лазурь и грозят дождем. Но что за волшебная иллюминация зажигается в небе с заходом солнца! Желтый, оранжевый, розовый, фиолетовый, палевый цвета, то чередуясь, то одновременно вспыхивают в разных его концах, пока все не сольются в темно-синем бархате быстро наступившей ночи. Иногда же в первые сумерки, когда чуть заметные звезды начинают мигать высоко над головою, небесный свод становится золотисто-зеленым, как прозрачная глубина горного озера. В соответствии с воздушною феериею, и струи Нила быстро меняют окраску, облекаются в бесчисленные наряды, отражая в своем хрустальном зеркале все цвета радуги, только более бледными, более зеленоватыми.

Пальмовые рощи, группы гумми-акаций, тучные пажити плывут по обе стороны дахабие; в иных местах желтые пески пустыни просачиваются к реке между изумрудной зелени. На крутом берегу то и дело вырастают деревни, однообразно бурые, в тон окружающей их земли; белые мечети скромных размеров, с белыми же куполами и минаретами, ярко выделяются на общем темном фоне. Тысячи голубей кружатся в воздух... Стройный женщины в длинных черных одеждах, с закрытым вуалью лицом, спускаются к Нилу, поддерживая на голове грациозным изгибом руки глиняный кувшин с продолговатым горлышком; зачерпнув в него воды, они медленным шагом идут в гору, и концы их легкого платья волочатся по земле на подобие шлейфа. Временами стада черных коз и баранов идут на водопой; старик-пастух, с седою окладистою бородою, в белом халате, с черным плащом на плечах и в белой чалме, опираясь на длинный посох, задумчиво глядит вслед убегающей дахабие; его величественная фигура, озаренная косыми лучами заходящего солнца, напоминает ветхозаветного патриарха. Вот пара тяжелых буйволов медленно входит в воду и, высунув широкие морды, нежится в прохладных струях.

Ряд шадуфов оглашают воздух скрипучею песнею; ей вторят голоса феллахов, вечных рабов вечно жаждущей земли, обреченных всю жизнь орошать ее. Они стоят парами на узкой выемке, около аршина над уровнем Нила, и ровным, механическим напряжением бронзовых мускулов тянут к сонной реке объемистый бурдюк, который подвешен на длинной жерди, опускающейся перпендикулярно к другой, на подобие коромысла. Бурдюк наполняется водою, а камень, висящий на противоположном конце верхней жерди, своею тяжестью подымает его на известную высоту; здесь другой феллах подхватывает и выливает драгоценную влагу в небольшой резервуар, откуда многочисленные каналы разносят ее по полям. Количество воды, получаемое всякий раз этим первобытным способом, весьма незначительно, а между тем растительность нуждается в обильной поливке. И вот феллах во время низкого стояния реки с утра до вечерней молитвы проводить у шадуфа. Зимнее солнце немилосердно печет его, обдувает холодный ветер, а он все трудится и поет, поет свою веками сложенную на трех нотах песню; от шадуфа к шадуфу летит она, однообразная и печальная, все та же со времен великих фараонов.

В пленительном однообразии проходят час за часом, день за днем, неделя за неделею на легкокрылой дахабие. Навстречу ей следуют такие же, как и она, плавучие домики, или широкие фелуги с остроконечными парусами, подобные огромным птицам; одни из них перевозят семьи туземцев с их домашним скарбом, овцами и козами; другие нагружены целыми горами различных плодов, тыкв, мешков с зерном, или же сотнями глиняных кувшинов для воды; а по обе стороны тянутся все те же розоватые горы... Днем печет солнце, ночью холод чувствительнее, нежели на юге Европы; сухой, северный ветер дует без перерыва в течете зимних и весенних месяцев, вызывая с наступлением сумерек неприятную дрожь.
  

II

осле нескольких дней монотонного плавания, на левом берегу Нила показалось среди пальмовой рощицы небольшое, опрятное и веселое на вид селение. Это - Бальяна, где нас ожидают лошади, чтобы ехать в Абидос. Абидос! - Как долго, как страстно мечтал я посетить знаменитую святыню древности, колыбель цивилизации в Долине Нила, - и вот я у порога ее! Там - вдали, у подножия Ливийских гор, слабо очерченных в золотистой пыли, тысячелетиями скрывались величественные храмы Сети и Рамзеса, усыпальница Озириса, бережно окутанные в песчаный саван заботливою пустынею.

Не теряя времени, мы трогаемся в путь, быстро минуем Бальяну и выезжаем за околицу; здесь начинаются огороженные глиняными заборами сады апельсинных, лимонных и померанцевых деревьев. Далее, по обе стороны дороги, тянутся бесконечные поля, переливая всеми оттенками зелени, начиная изумрудным и кончая оливковым. Кое-где пшеница уже начинает золотиться; рядом молодой ячмень, или клевер, бобы, плантация сахарного тростника; здесь одновременно и пашут, и сеют, и жнут: от трех до четырех урожаев в год допускают подобную кажущуюся несообразность. Поля, разбитые на мелкие участки, засеиваются различными сортами хлебов, которые поспевают далеко не в одно и то же время. По равнине разбросаны небольшие леса, рощи и единичные пальмы, так красиво выделяющиеся на ярком фоне тучных пастбищ. Черные буйволы лениво жуют жвачку на пажитях; стада овец пасутся в отдалении; верблюды и ослики удивленно смотрят на громыхающий по пыльной дороге экипаж. Навстречу едут верхами бронзолицые феллахи в черных, или темно-синих халатах, с белыми чалмами на головах.

По лазури плывут легкие облачка, а на туманном горизонте блещут янтарем и перламутром Ливийские горы, со знаменитым проходом, через который, по верованию древних египтян, души умерших направлялись в страну теней. На западной окраине этой широкой равнины, всегда почитавшейся одною из плодороднейших местностей в долине Нила, находился в былое время огромный город Абидос, где покоились мощи Озириса, первого царя-мученика и в то же время бога подземного мира. В окрестных горах и пустыне испокон веку хоронили благочестивых египтян, желавших лежать по близости священной гробницы, в надежде обрести бессмертие через посредство великого Озириса, который победил смерть и первый открыл человечеству тайну воскресения. Чего только не было в этом некрополе. Склепы фараонов всех династий, пышные саркофаги жрецов и бесчисленные могилы состоятельных людей различных слоев общества.

Заветною мечтою каждого египтянина было пробыть после смерти некоторое время в Абидосе. Вот почему туда везли на особых барках с севера и юга тысячи мумий, помещавшихся в обширных подземельях храма Озириса. Некоторые ограничивались сооружением себе в святом граде надгробных плит, хотя и были преданы земле в ином месте. Что же осталось от этого величия? Два полуразрушенных мавзолея и часть кирпичных стен. Неизвестно даже, где, именно, стоял храм "Доброго бога".
  

III

авзолей Сети I-го - одно из замечательнейших произведений египетского искусства времен новой империи, когда техника мастеров достигла высшего развития, а простота рисунка и художественная реальность изображены еще не успели выродиться в вычурность и преувеличенность. Первые два пилона, а также обширный двор храма пропали бесследно; от второго двора остался ряд обезображенных колонн перед входом в гипостильный зал, не особенно больших размеров (52 м. в длину и 11 в ширину); за ним следует второй гипостиль, много обширнее: из одного зала в другой ведут семь широких дверей, благодаря чему, оба могут, в сущности, считаться за один. Каменный потолок, уцелевший лишь отчасти, опирается на целый лес папирусообразных колонн, с закрытыми капителями, испещренных рельефными изображениями, таких массивных, что они кажутся разбухшими от избытка жизненных соков.

На северной стене гипостиля в совершенстве сохранились лишь три барельефа. Они первоначально были цветными, но краска со временем сошла, известняк принял желтоватую патину, благодаря чему фигуры фараона и богов кажутся высеченными из слоновой кости. По моему, рельефы в настоящем их виде выглядят более художественными, нежели когда они были покрыты яркою краскою, составлявшей отличительную черту колорита египтян. Тонкость работы, законченность деталей здесь поразительны. Великолепен сам Сети, трижды изображенный приносящим жертву различным божествам; видно, что скульптор имел перед глазами не модель, а самого фараона в расцвете его мужественной красоты, - до такой степени, несмотря на условность, соблюдавшуюся египетскими артистами во все эпохи, естественность движении, выражение лица и даже взгляд - все принадлежит живому человеку. Фигуры богов в их иератических позах, и те не лишены жизни: рост, не превышающий человеческого, придает Озирису, Изиде с их спутниками известного рода реальность. О костюмах и обстановке говорить нечего - это настоящая миниатюрная работа. Одни иероглифические надписи чего стоят!

Имя Сети I-го и самого художника, создавшего барельефы, можно рассматривать в лупу. За гипостилем следуют семь часовен: их входные двери приходились между рядами колонн обеих зал и помещались на возвышенности, благодаря чему из глубины алтаря открывался обширный вид до второго пилона. Отличие Абидосского храма от остальных заключается в том, что он был посвящен не одному какому-либо божеству, а одновременно целым семи, из которых каждое располагало особым св. святых, где помещалась священная ладья. Потолок здесь имел форму купола, и все стены были украшены цветными рельефами, не утратившими отчасти и доселе свежести красок; впрочем, совершенство скульптуры далеко не одинаково в различных частях храма. Сети I умер, не окончив сооружение громадного святилища, и особенно его внутренних украшений; работы продолжались и приведены были к концу сыном его Рамзесом II, что в значительной степени отразилось на их художественности. Великий фараон в течете своей жизни воздвиг столько храмов по всем концам своего обширного царства, что работавшие для украшения их артисты не имели ни времени, ни сил добросовестно относиться к делу; произведения их, в следствии этого, носят на себе следы поспешности, с которою они выполнялись, и нередко проглядывает в них известная грубоватость. Кроме того, Рамзес II не постеснялся разбить на некоторых рельефах лицо Сети I и заменить его своим собственным, в ущерб единству исполнения.

С южной стороны обширный придел соединяется с храмом посредством крытого прохода, на стенах которого помещается знаменитый, так называемый "Царский список из Абидоса" - перечень имен фараонов, занимавших египетский престол, начиная с Менеса, основателя I династии и кончая Рамзесом I, всего 76 имен. Благодаря этому важному историческому документу, можно более или менее точно установить преемственность династии фараонов; многие, однако, отдельные имена умышленно опущены Сети, считавшим их почему-либо недостойными числиться в списке его предков "по солнечной крови"; перед этими предками он изображен вместе со своим сыном, Рамзесом, который читает гимны Амону по папирусу, тогда как отец кадит богу пуанитским еимиам. У Рамзеса, в знаке несовершеннолетия, с правой стороны спускается до плеча длинная прядь волос.
  

IV

инутах в 20 езды от мавзолея Сети I начинается мрачная, дикая котловина, окруженная амфитеатром обрывистых гор и усеянная множеством глиняных осколков. Нельзя ступить шагу, не раздавив несколько из таких осколков, остатков от бесчисленных вазочек красной глины, который, в виде ex voto благочестивые современники XVIII и XIX династий посвящали памяти древнейших фараонов и великому Озирису.

В этой котловине были недавно открыты гробницы повелителей Египта времен, настолько отдаленных даже от первых известных нам исторических династий, что имена их не вошли ни в один царский список и вовсе не упоминаются известным историком времен Птоломеев, Манетоном. Возможно, что гробницы принадлежать доисторическим царям из Иераконполиса, во всяком случае, значительно старшим I династии. Произведенными раскопками обнаружено, что цари эти являлись представителями уже высокой для того времени культуры и что, следовательно, не постройкою пирамид положено основание цивилизации на берегах Нила, а гораздо ранее. Но где же тогда начало?

Приходилось ли вам, читатель, в безлунную, летнюю ночь, выйдя в открытое поле, взглянуть на звездное небо? Тысячи светил мерцают цветными огнями, и долго любуетесь вы их ярким сияньем. Вглядитесь, однако, пристальнее: на темно-синем бархате небесного свода вы отличите тогда слабые лучи более отдаленных миров. Но глаза ваши успели привыкнуть к окутавшему землю мраку, и в бездонной глубине вселенной за этими светилами появляются еще новые, едва-едва приметные искорки мирового огня. Где же конец?

И в долине священного Нила нет конца людским поколениям, хранимым песками пустыни и недрами гор. Едва были открыты усыпальницы фараонов I и II династий, достигших уже высокой степени цивилизации и могущества, как ныне появляются на свет Божий могилы предшественников Менеса, которые, в свою очередь, не знаменуют начала египетской государственности. Египет пирамид был концом и разложением Египта, более древнего; за 6000 лет до Р.Х. язык его вымирал от старческой дряхлости, религиозные верования преобразовывались, государственный и общественный строй разлагался: Указанием на обычаи тех отдаленных времен могут служить некоторые из высеченных внутри пирамид V и VI династий молитв, сложенных в эпоху наиболее древних царей, а, быть может, и того ранее, когда еще вовсе не существовало фараонов.
  

V

опрос о происхождении египетской расы долгое время оставался спорным; лишь сравнительно недавно, благодаря исследованиям доисторической эпохи французскими учеными, Lortet et Gaillard, удалось установить, что уже в отдаленные времена берега Нила были населены, в области Верхнего Египта, расою бес сомнения местного происхождения (autoc-tone), потомками и представителями которой, по сравнению черепов, следует признать современных коптов. Эта раса вполне самостоятельная, африканская, с ее выдающимися признаками. Настояний, природный египтянин не имеет общего с жителями Дельты: он не выходец из Азии, и в нем нет ничего азиатского; природный египтянин представляет тип вполне сформировавшийся гораздо ранее нашествия различных рас, вышедших из Южного Египта. Эти последствия, по мнению проф. Навиля, были представителями аристократического класса в Египте, потомками завоевателей, которые, родом из Аравии, проникли в долину Нила через Нубию. Аборигены, охотники и рыболовы, носили название "Any", часто встречающееся на древнейших памятниках. Завоеватели едва ли принадлежали к семитической расе, но были, по всей вероятности, гамитскаго происхождения (Hamites); впрочем, они мало что принесли с собою, кроме идей. Письмо, домашние животные, утварь, одежда и т. д., - словом, вся материальная часть цивилизации продолжала развиваться и после нашествия иноплеменников на началах исключительно местного происхождения. Этим различием расы между господствующим классом, фараоном, феодальными владетелями и жрецами, с одной стороны, и народною массою - с другой, можно, отчасти, объяснить замкнутость, которою искони отличалась религия древних египтян и глубокую пропасть отделявшую посвященных от невежественной и суеверной толпы.